Сума, тюрьма и медицина
Ольга Романова — обладательница уникального опыта. С одной стороны, это женщина, муж которой попал в тюрьму в более чем спорных обстоятельствах и теперь, став его общественным защитником, она накопила изрядный объем юридических знаний. С другой – она общественный деятель, помогающий другим добиваться справедливости в суде. Главное в том, что она, будучи гражданских лицом, не имеющим медицинского образования, тесно связна с проблемой тюремной медицины. Возможно, что многие из наших читателей найдут в сказанном О.Романовой неточности и даже ошибки, но это взгляд со стороны. Такой взгляд всегда полезен для любого профессионального сообщества.
Ольга, рассуждая о юридической стороне тюремной медицины, а также о тех случаях, когда гражданская медицина сталкивается с заключенными, то на Ваш взгляд, у кого в этой ситуации больше прав? У врача, который лечит пациента? у того, кто руководит тюремной больницей? Или у тех, кто не имеет непосредственного отношения к медицине?
Надо понимать одну страшную вещь. Она заключается в том, происходящее в тюрьмах не имеет никакого отношения даже к тюремному ведомству. Это имеет отношение, впрочем, как уже во всех отраслях народного хозяйства и даже в домохозяйствах к чему-то другому. Все что происходит сейчас в России, как мне кажется, связано с людьми в самых разнообразных погонах. То же самое, происходит в российской тюрьме. Там все зависит от следователя и от судьи. На первых порах все зависит от следователя, а потом от судьи.
Если следователь не захочет, чтобы подследственного или заключенного лечили, то его не будут лечить?
Да, это так. Это вид пытки. Более того, если следователь захочет, чтобы его подследственный заболел, то он заболеет. Его посадят в камеру, где есть заключенный с открытой формой туберкулеза, зимой его посадят в неотапливаемую камеру. Подследственного могут посадить в одну камеру с бомжами, которые не прошли санобработку и так далее, и так далее, и так далее. Если человека, подследственного, закажут, то его закажут.
Но что же тогда получается? Что бессмысленно даже просто рассуждать об ответственности за здоровье подследственных и заключенных.
Ответственность, по идее, должна лежать либо на докторах, либо на фсиновцах (сотрудниках ФСИН). Но это не так. Ответственности нет, и юридической в том числе, случившееся с Сергеем Магнитским яркий тому пример. Потому что ответственность лежит на главе следственной группы, на полковнике Виноградове.
Правильно ли я поняла, что в настоящее время нет документов, закрепляющих чью-либо ответственность за здоровье заключенных?
Дело в том, что сама проблема тюремной медицины, состоит в том, что она, тюремная медицина подчиняется Федеральной Службе Исполнения Наказаний (ФСИН), а не Минздраву. Много лет речь идет о том, чтобы передать эти функции от ФСИНа Минздраву. Минздрав упирается руками и ногами, Минздрав не хочет брать к себе тюремную медицину, он не хочет этой ответственности. Сейчас медицина, все последние десятилетия, принадлежит тюремному ведомству. Теперь представьте себе нашего фельдъегеря (новый глава ФСИН – Геннадий Корниенко последние 10 лет был главой Государственной фельдъегерской службы), который сейчас возглавляет ФСИН, который все бросит и начнет заниматься проблемами тюремной медицины – это нонсенс.
Думаю, что он этим заниматься не станет. Там масса других проблем и вряд ли он считает медицину главной, первоочередной проблемой среди других.
Самое ужасное, что сейчас происходит, я знаю это, потому что я там глубоко внутри нахожусь, заключается в том, что запретили передавать элементарные лекарства. Если несколько лет назад (в 2008-2011 гг.) я еще могла передавать в тюрьмы и в колонии, витамины и элементарные таблетки, то сейчас я не могу передать ничего и никуда. Вот это ужасно.
Что же случилось?
Есть запрет на любые поддерживающие лекарства, в т.ч. и на витамины. Невозможно ничего передать!
Этот запрет оформлен документально?
Нет, я не видела никаких бумаг. Я недавно была в очень далекой зоне, в очень далекой, потому что я уже стараюсь бывать в зонах, которые находятся максимально далеко от Москвы, так вот, там законов, как, впрочем, и везде, не знает никто – ни судьи, ни следователи. Только потерпевшие знают хорошо законы, проблема в том, что потерпевшие могут об этом говорить только друг с другом. Дело в том, что никто никому ничего не показывает, никаких документов, подтверждающих то или иное решение, принятое в тюрьме или колонии.
В эту самую далекую зону я привезла сертифицированные в России американские витамины, не БАДы, на которых написано, что они применяются во всех случаях, а именно витамины. Эти витамины помогают бороться с авитаминозом, поддерживают иммунитет, а также важны для здоровья десен. Кроме того, у меня был рыбий жир в капсулах, потому это он помогает заботиться о состоянии волос, помогает сохранить зрение. Потому что в нем содержится витамин А. Но мне запретили передать все это заключенным. Мне сказали: «У нас все есть». На мой вопрос: «Что у вас есть?», – мне ответили – «Как что? У нас есть травы».
Самое ужасное то, что зимой этого года, Г.А.Онищенко, запретил передавать в тюрьмы и колонии сало. Тогда как сало в российской тюрьме всегда было первым и последним средством от туберкулеза. Мало того, оно было единственным средством. Единственным! При отсутствии таблеток и при контактах с заключенными с открытой формой туберкулеза (у меня просто муж все это несколько раз проходил, он ездил с такими больными в автозаках) сало помогает не заразиться. Ему об этом рассказали опытные зэки, и у него всегда под рукой был комплект: сало, чеснок, лимон. Это надо есть в любой последовательности, обязательно съесть лимон и сало с чесноком. Это может быть барсучий жир, даже собачий жир. У зэков это все есть.
В российской тюрьме всегда было много идиотизма. Например, меня поражает, почему апельсины можно принести в передаче, а мандарины нет, категорически нельзя. Полезла, чтобы узнать, почему так получилось и обнаружила приказ Г.А.Онищенко.
Главный редактор нашего журнала, Андрей Иванович Воробьев, считает, что если не остановить туберкулез в российских тюрьмах, то мы получим новую, невиданную доселе форму туберкулеза. Перед этой формой современные антибиотики окажутся бессильны.
Да, я с ним полностью согласна. Я даже знаю одного нашего с вами общего знакомого, Игоря Свинаренко, который эту форму получил. Потому что он много лет, как журналист ездил по тюрьмам. Он уже второй год лечит именно эту устойчивую к любым фармпрепаратам форму туберкулеза. Так что мы уже получили эту проблему, она уже есть. А еще есть СПИД и это тоже никого не интересует.
Мои друзья из американского посольства, муж с женой, узнав, что в российских тюрьмах запретили использовать сало, привезли из Америки какую-то специальную пасту, которая выглядит как арахисовая, но специально создана для защиты от туберкулеза в этих условиях. Она сертифицирована, но и ее тоже нельзя передавать с тюрьмы.
Может ли в этой ситуации помочь врач или он бессилен?
Они бессильны. В пьесе «Час восемнадцать» на смерть С.Магнитского, основанной на реальных событиях, тюремного врача «Матросской тишины», женщину, на допросе интересует только одно: «А с меня погоны не снимут?»
Понимаете, для нее важно снимут ли с нее погоны, а не здоровье заключенных. Они, тюремные врачи, подчиняются начальнику тюрьмы, а не министерству здравоохранения. Они отчитываются перед начальником тюрьмы. Они не медики. Да, они давали клятву Гиппократа, но для них это уже неважно.
Получается, что от них как от врачей ничего не зависит?
Они них действительно ничего не зависит. Дело в том, что больнички используются как максимально комфортное место отсидки. Где можно спрятаться от побоев, где можно более или менее комфортно пережить отсидку. И тюремные врачи в основном на этом сидят. То есть, оставшиеся немногочисленные подвижники, могут кого-то спасти, а вот взяточники имеют на этом свой маленький куш. Вот собственно все, на этом кончается роль больнички.
Заключенных спасают медики, которые туда попадают. Вот если медик попал в тюрьму, то можешь выжить, потому что медик что-нибудь придумает.
Есть еще и такая история. Допустим, привозят заключенного в обычную больницу, как это было с В. Алексаняном, могут ли тамошние врачи что-то сделать, как-то помочь заключенному, повлиять на облегчение участи или на что-то еще. Или в этот момент они тоже становятся подотчетными тюремному начальству?
Никогда не забуду доктора из одной обычной больницы. К нему привезли из Бутырской тюрьмы пациента, на скорой помощи. Пациента звали Рома, к несчастью, он умер в декабре прошлого года от истощения – высокий молодой парень двадцати семи лет умер от истощения. Ему сделали операцию, после которой надо было кормить жидкой пищей. Не смотря на то, что его мать принесла «Агушу» и многое другое, но Рома все равно умер.
А что же врач? Он разве не мог заставить медперсонал кормить этого больного?
Врач в этой ситуации сделал все, что мог. Он держал его в больнице так долго, как только мог, выхаживал, как мог. Все произошло, когда его перевели обратно в Бутырскую тюрьму. Там Рому никто не кормил. И все, он умер.
Как ни печально, но прихожу к выводу, что и в обычной больнице возможности врачей ограничены?
Да, ограничены. К огромному сожалению, начались процессы над врачами. Сейчас идет процесс над Еленой Артамоновой, молодая, симпатичная, прекрасная девочка, молодой доктор. Елена Артамонова оперировала Веру Трифонову, когда та была еще на свободе, задолго до того, как та оказалась в тюрьме. Так вот, осудили ее, а не тюремного доктора, который забыл катетер вынуть у Веры Трифоновой.
Я вас уверяю, что процессы над гражданскими докторами, очень внимательно изучаются. Потому что это очень страшно.
Из этого следует, что медицинское сообщество не оставляет без внимания эту проблему? Однако внимание это весьма специфическое, своеобразное. Медицинское сообщество не хочет влиять на решение этих проблем или это намного сложнее, чем кажется на первый взгляд?
Мне кажется, что медицинское сообщество, последнее интеллигентное сообщество в России, если говорить именно о сообществе, а не об отдельно взятых случаях. Потому что все-таки именно поведение сообщества интеллигентное, порой даже слишком. Каждый сам по себе все понимает, но выступить совместно – нет, пока не выступает. Есть много случаев подвижничества, но все это такие случаи отдельные. Медицина не дает себя погрузить в политику, хотя, если речь идет о здоровье или жизни человека, то сейчас в России это тоже считается политикой.
Даже если привезли заключенного в обычную больницу, по скорой ли помощи, или как-то иначе и если врач избегает такого пациента, то это тоже политика?
Стараются к такому больному не подходить.
Почему стараются не подходить? Боятся последствий?
Да, именно так. Боятся последствий. Еще знаете, что ужасно, когда сердечник или эпилептик попадает в тюрьму, то ему могут вызвать скорую помощь. Но проблема в том, что гражданскую скорую помощь на въезде в тюрьму должны тщательно обыскать, в т.ч. врачей и докторов. И на это уходит не меньше 40 минут, а то и полтора часа. Скорая помощь приезжает вовремя, но персоналу не хочется заниматься обыском, они тянут время, а в это время заключенный может и умереть. Пока идет обыск, пока тянут время. Это страшно, когда приехали, но время тянут и человек умирает. И ты понимаешь, что ты, врач здесь, а он там, за стенкой.
Допустим, кто-то из врачей решит поднять вопрос о том, что они приехали вовремя и собирались помочь, но в результате получилось вот то-то и то-то. Что могут сделать с такими врачами?
Я думаю, что их обвинят, по крайней мере, в непрофессионализме, нарушении этики, еще в чем-то могут обвинить. Потому что это совершенно естественно, особенно, когда ты находишься на чужой территории. Тебе любой тюремщик докажет в любом суде, что ты опоздал на полчаса, что сам не хотел идти, полтора часа курил во дворе, препирался с тюремщиками. Тюремщики напрямую связаны с судейским сообществом и понятно на чьей стороне окажется любой судья, в этом можно не сомневаться.
Во всем этом есть какая-то безысходность. Даже если медицинское сообщество в России примет решение, что будет бороться за то, чтобы медицинская помощь всем оказывалась одинаково и в равных условиях, то у них практически нет возможностей и инструментов для реализации этого решения? Или все-таки есть?
Пока медицина будет последним делом, которым занимается ФСИН, все так и будет продолжаться. Для начала надо изменить положение медиков в тюрьме, а для этого переподчинить их Минздраву.
Когда в тюрьму попадает врач, медик, то правильно ли я поняла, что для других заключенных это шанс выжить. Но каково же ему самому в этой ситуации приходится? Или врачу легче, чем всем остальным?
Мне кажется, что врачу легче. Потому что доктор, попавший в тюрьму, изначально философ. Люди, которые привыкли к страданиям и смерти, как говорят хирурги, которые учат молодежь, пока ты не станешь воспринимать плоть, как кусок мяса и будешь видеть душу, то ты не сможешь оперировать. Тебе будет жалко. Они видели слишком много страданий, чтобы каким-то образом себя терзать.
Как может быть решена проблема медицины для заключенных? Может ли она быть решена только законодательно? Например, передать подчиненность тюремных врачей Минздраву? Или это должен быть комплекс мер и медицинское сообщество в этой проблемой в одиночку не справится?
Мне кажется, что если устраивать конкурс на самое ненавистное и бесполезное словосочетание, то «комплекс мер» займет первое место. Комплекс мер нас преследует уже очень много лет. Это означает, что можно не делать ничего, раз комплекс, то пусть делает сосед, а сосед думает ровно также. Поэтому давайте это сразу вычеркнем.
Конечно, можно это сделать законодательно. Мне ужасно нравятся латиноамериканские эксперименты по изменению менталитета нации. Нравятся потому, что надо менять менталитет, это возможно.
В заключении, расскажу небольшую историю. Не так давно я была в Дании. Поехала туда к своим знакомым датчанам-славистам, которые живут на хуторе. Замечу, что в Дании всего три тюрьмы и чтобы сесть в тюрьму, отбыть наложенное судом наказание, стоит очередь. Потому что суды в Дании могут вынести приговор, согласно которому начать отбывать наказание можно будет только в 2015 году. Датчане делают все, чтобы как можно меньшее количество людей попало в тюрьму, чтобы не содержать их за счет налогоплательщиков.
Так вот, на хуторе, где я была в гостях, есть чудесный доктор с обширной частной практикой, услугами которого 20 лет пользовалась вся округа. Доктор человек уважаемый на всем острове, с потрясающей репутацией и вдруг случилось страшное горе. Но не у доктора, а у обитателей острова. Выяснилось, что всеми уважаемый доктор, наконец получил место, которого ждал 20 лет. А ждал он место врача в тюремной больнице. Двадцать лет он добивался этого места, сдавал экзамены и показывал свои достижения, как врач. Представляете, двадцать лет он добивался места тюремного доктора. Островитяне в горе, потому что они лишились прекрасного доктора, но все понимают, что доктору повезло. Повезло работать на государство, но главное на пользу общества и уйти на покой человеком, который посвятил себя служению обществу, это очень важно. Не каждому дается такая возможность, потому что общество в Дании далеко не каждого выберет себе служить, только самого достойного и умелого, как этот доктор с острова.
___________________________________________________________________________________________________________________________________
Справка. 11 июня 2010 г. Следственные органы Москвы возбудили уголовное дело по факту смерти в СИЗО Веры Трифоновой, обвиняемой в мошенничестве, предполагается, что женщина умерла в результате некачественной операции, сообщил РИА Новости в пятницу руководитель столичного управления СКП РФ Анатолий Багмет.
Трифонова скончалась 30 апреля этого года в палате интенсивной терапии хирургического отделения больницы «Матросской тишины». По информации УФСИН, Трифонова поступила в больницу с диагнозом «сахарный диабет, диабетическая нефропатия и хроническая почечная недостаточность».
Защита Трифоновой и администрация СИЗО сообщили, что неоднократно обращались к следователю, который вел ее дело, с просьбой изменить ей меру пресечения и освободить из-под стражи. Судья Одинцовского городского суда Московской области Ольга Макарова после инцидента уволилась по собственному желанию. Кроме того, были уволены заместитель руководителя СУ СКП по Московской области Александр Филиппов и следователь Сергей Пысин, который вел дело Трифоновой. В отношении Пысина было возбуждено уголовное дело по части 2 статьи 293 УК РФ (халатность).
«Уголовное дело возбуждено по части 2 статьи 109 УК РФ (причинение смерти по неосторожности, вследствие ненадлежащего исполнения лицом своих обязанностей) в отношении неустановленных лиц из числа медработников, допустивших длительное нахождение катетера в правой бедренной вене Трифоновой», — сказал Багмет.
Санкция этой статьи предусматривает наказание в виде лишения свободы до трех лет.
По его словам, в теле Трифоновой был обнаружен посторонний предмет — катетер, который мог послужить причиной отрыва тромба и смерти заключенной.
При этом руководитель столичного управления СКП предостерег от желания делать преждевременные выводы.
«Расследование должно ответить на все интересующие вопросы», — отметил Багмет.